КАПКАН© - Повесть о театре. А театр всегда чудо и путь в него прекрасен, но не прост.
ТЕНЬ ЗВЕРЯ© - Вероятные и невероятные приключения на гастролях. Повесть.
ТЕНЬ ЗВЕРЯ
(отрывок из повести)
Теперь-то я не пью, но лет двадцать тому назад ко мне неожиданно зашел артист театра, в котором мы когда-то оба служили. Пришел он с папкой подмышкой и прямо на пороге заявил: «Прочитай это, когда будет время. Здесь и про тебя есть...»
Это теперь я не пью, а тогда не нашел достойного ответа. «Ладно…» - говорю. Он таким актерским жестом протянул мне папку, которую я почему-то взял. Больше я его не видел, потому что вскоре он уехал в Израиль! Кто бы сомневался! Но вообще-то я не думал, что он еврей, хотя и знал. Так вот, уехал и там затерялся. Раньше о нем и писали, и по телевизору и в кино, а тут как сглазили. Потом и у меня открылась родня в Америке, и я объявил себя верующим хохлом: жена оказалась потомком родственников батьки Махно. А я-то голову ломал… И вот уже здесь, разбирая документы и старые бумаги, обнаружил эту папку, а в ней рукопись.
Значит я ее прочел, и такая, извиняюсь, тоска меня взяла, поперли воспоминания. Эта папка оказалась театральной историей. В одном из персонажей я узнал себя, изуродованного до невозможности, и других узнал. Но самым гнойным для меня стал тот факт, что написано это человеком, которого я, можно сказать, презирал. Не только потому, что он не пил, а потому что артист был, так себе, говенненький. И вот, пожалуйста, роман. Или повесть... Так жалею, что не прочел рукопись сразу после того, как она ко мне попала Не соображал,.. а то я бы ее сразу выбросил на помойку. А теперь не та у меня позиция – надо соответствовать.
Я ничего в рукописи не менял, но кое-какие комментарии позволил, чтобы истина была предельной. Хотя зачем мне это все надо? Просто голова изнутри чешется. Я ведь когда-то стихи писал, сами писались, а как завязал, так и стихи кончились. Так что талант, пока пьешь, не пропьешь, верно говорят. А как бросишь, тут уж что Бог пошлет.
В истории этой я фигурирую как Петр Ерофеич. Хочу сразу сказать, что история начинается с вранья. Мы конечно пили, и один раз сорвали погрузку и артисты грузили декорации сами. Но это было один раз, а не «в который раз превысили дозу, в который раз артисты сами грузили декорации…» И таких, мягко говоря, преувеличений очень полно. Но Бог (или можно сказать теперь Я) ему судья…
Петр Эроф I
"Есть надо медленно и очень мало!"
В.Пшененко
1.БАНЬКА
...Многое, из описанного по живому следу, раздражало. Но я уверен, что впоследствии всего сладостней будут мне вспоминаться эти фиолетовые прожилки на бредовой роже Ерофеича, его невинные глаза, под воздействием алкоголя обретавшие некоторую осмысленность. Его трогательные попытки художественной брани, вообще, попытки творчества: измочаленный блокнот, который он извлекал из широких штанин, и куда он время от времени что-то записывал. Как потом обнаружилось, стихи. Его вечно шатающиеся помощники, иногда, впрочем, работоспособные...
...Все заканчивалось форменным безобразием. В который раз команда Ерофеича превысила дозу, в который раз артисты сами грузили декорации. Грузили, повторяю, не в первый раз, и все равно все шло нервно и неумело. Словом, комедия характеров перетекла в комедию положений, как это часто случается в пьесах и в жизни.
- Никто не видел моей сумочки? – приставала ко всем Светлана Серебрухина, молодая и, естественно, перспективная актриса. Ей никто не отвечал, во-первых, потому что сумочка терялась десять раз на дню и столько же раз находилась, во-вторых, декорации не укладывались на машину. Теперь машину разгружали, чтобы начать погрузку по новому плану.
- Михаил Юрьевич! Может, вы видели мою сумочку? – чуть не плача, спросила Светлана.
- Света! Идите в баню! – вежливо посоветовал ей человек в тельняшке, стирая со лба пот, Михаил Юрьевич Мартынов – не поэт, не убийца поэта, а только менеджер и руководитель труппы.
- Да? – несколько даже опешила Серебрухина и действительно отправилась в баню. Была Света послушной девушкой, ну, а, кроме того, это было рядом и недорого.
Поразив банщицу никогда не нюханным ароматом духов, артистка потребовала отдельный душ. «Слушаю-с!» – взвизгнула банщица, делая при этом книксен, то есть, переходя на "VIP" обслуживание. Подвела Светлану к некоему ложномраморному пеналу с якобы античной лейкой наверху. Урлыча от усердия, распахнула дверь, промяукала «Просю!», и ни с того ни с сего подмигнула. Подала ключ и смылась.
Косясь на стены, которые почему-то не доросли до потолка, Света медленно и со вкусом разделась, повесив белье в шкафчик, расположенный вне пенала, и открыла воду. На удивление, сверху хлынул поток приятной плотности и температуры.
Омовение началось. Света тщательно и с удовольствием мылила шею, грудь, руки, ноги, живот… «Как много всего!» – думала при этом артистка. Сверху что-то бурчало, ворчало, скреблось, тревожило.
Света подняла глаза, и там наверху сквозь пар и струи воды увидела возвышающуюся над стенкой живую кудрявую и бородатую голову. Не сводя с головы глаз, актриса зачем-то выключила всю воду, потом сказала:
- Ой, мама!
- Я нэ мама! - С приятным южным акцентом дружелюбно возразила голова. И, видимо, для доказательства сказанного голова стала подниматься над стеной, вытаскивая за собой шею, сплошь покрытую волосами. За шеей появились плечи, поросшие волосами, пожалуй, больше самой головы и уж конечно шеи, а также грудь, мохнатая донельзя. Все это поднималось при помощи рук, в свою очередь покрытых свалявшейся шерстью.
Голова еще раз повторила очевидное: «Я нэ мама!» и перекинула через стену ей же принадлежащую ногу. Стоит ли говорить, что нога также была волосатой, зато подошва голая мышиного цвета.
- А-а-а! – вдруг закричала до того в остолбенении наблюдавшая все это Светлана Серебрухина и, потеряв дверь, стала бросаться на стены.
- Ай-яй-яй! – говорил сидящий на сотрясаемой стене улыбающийся. – Молодой, горячий, кровь играет, жизни не знаешь!.. – И спрыгнул вниз.
Прикосновение чего-то, показалось, раскаленного, а чего Света не поняла, да и не до этого было, придало ей силы. Пенал содрогнулся и распался на четыре неравных части, сам собой заработал душ, стреляя кипятком. Чувствуя за спиной опаляющее дыхание, артистка бросилась в ближайшую дверь.
- Что случилось? – пискнула промелькнувшая, как мысль, банщица.
Немного поскользнувшись, Светлана успела захлопнуть за собой дверь и щелкнуть засовом и, тяжело дыша, в поисках дальнейшего пути, огляделась.
Комната была обложена кафелем, по стенам белели фарфоровые писсуары, было накурено и не очень чисто. У стены стояли полукругом спинами к Свете, но повернув головы к ней, четверо здоровых светловолосых парней. Очень похожих друг на друга. Скорее всего братьев, может быть даже близнецов.
Лихорадочно соображая, призвать ли их на помощь или еще раз закричать и бежать дальше, Света зорким оком увидела в ногах стоящих пятого, лежащего на полу с разбитым лицом. Мысль о собственном спасении вылетела вон, и артистка двинулась к блондинистым братьям и вкрадчиво спросила:
- Это что такое?
Четверка, вытаращив глаза на совершенно голую в клочьях пены красотку, безмолвно расступилась.
Света наклонилась к лежащему и потрогала его за плечо.
- Ай, какой орешек! – выдохнул кто-то из парней.
- Кто сказал орешек? – буквально взвилась, выпрямляясь, Света. Народ безмолвствовал. Не думая долго, артистка влепила коленом между ног ближайшему из стоявших, круто развернувшись с короткого замаха, отвесила оплеуху ближайшему же, но уже с другой стороны.
- Мужики! – утробным голосом сказал первый из пострадавших. – Атас!
И они бросились прочь.
- Подонки! – заклеймила их вослед Светлана и обратилась к лежащему, - Вставайте! - Тот пошевелился. – Юра! Это ты?! Это тебя! Ну… ведь это же!.. – запричитала Света. – За что? Ты что!
Услышав знакомый голос, лежащий приоткрыл окрашенный, как пасхальное яйцо, глаз и быстро вскочил на ноги.
- Где они? – выпалил он.
- Смылись. За что они тебя?
- Да так! Кошелек отобрали!
- Денег много было? – ахнула голая артистка.
- Откуда?! Там фотография Маши была! – ответил Юра, и голос его дрогнул. – Маша! Маша! Машенька! – заныл он.
- Не гунди! – приказала ему девушка. – Мы их догоним! – И, взяв его за руку, повлекла туда, где за кабинками таился, оказывается, еще один выход.
- Но ведь ты же… - пытался ее остановить пострадавший.
- Плевать! – отрезала отважная сибирячка, продолжая стремительное движение.
2.В ЛЕСУ РОДИЛАСЬ ЕЛОЧКА
Вошли прямо в кабинет.
- Олеандр Ларисыч! – с порога закричала Света. – Это что же такое?!
Упомянутый Олеандр – пожилой актер и по совместительству заведующий труппой - не удивился тому, что Света была голой, его потрясло то, что она вошла без стука.
- Что за манеры, батенька! – захрипел он ужасным басом, - Повернись-ка! – артистка, пылая гневом и непониманием, выполнила требуемое. – Какой персик! – сказал Олеандр Ларисыч, заходясь в кашле.
В принципе Ларисыч рисковал, говоря это: в гневе Света могла натворить черте чего, но…, но распахнулась дверь и вошел Петр Ерофеич, сопровождаемый банщицей, немедленно заприседавшей в пресловутом этом книксене и заверещавшей жалостливое: «Ой, да извините! Бельецо вот ваше здеся, тута!» Действительно, в грязных лапах Ерофеича, а точнее на одной его ладони помещались легкие туфельки, ажурная кофточка, юбка размером с почтовую открытку и голубые абсолютно невинные трусики. На плече Ерофеича висела та самая искомая сумочка. Ерофеич сказал банщице: «Свободна!», та исчезла с глаз, а Света молча стала одеваться.
- Ровно тридцать две секунды! – одобрительно прохрипел Ларисыч, когда Света закончила одевание. – Быстрее, батенька, чем добрый солдат! – Он хотел продолжать речь, но тут в кабинет влетел маленький бледный, как сперматозоид и, как сперматозоид же нервный, человек и начал командовать:
- А ну-ка, Олеандр Ларисыч, отчленитесь с моего места! – Ларисыча ветром сдуло со стула. – С этого момента начинаем подготовку к Новому году! Завтра первое представление. Вы Серебрухина – Снегурочка! Вы, Олеандр Ларисыч – медведь-шалун! Юра, готовь фонограмму!
- Так ведь лето на дворе, Виссарион Григорьевич! – заревел Ларисыч по-медвежьи, т.е. чтобы с одной стороны ошибку, ежели таковая вкралась, пресечь, с другой свои актерские возможности продемонстрировать.
- Теперь кто когда хочет, тогда и празднует. Они хотят летом. – Прервал Ларисыча маленький начальник. – Обещают полные залы. Поэтому никаких!.. и все!
- Ну, тогда конечно, - снова попытался захрипеть Олеандр Ларисыч, и опять был прерван:
- Петро Ерофеевич! Нужно из «Приближения» взять лестницу, из «Козла Леопольда» гирлянду и сделать елку.
Ерофеич, как стоял, так и упал. Засуетились, заподнимали, стали приводить в чувство. Виссарион Григорьевич наклонился к больному и отпрянул в брезгливом изумлении: «Да он пьян!»
- А вы что думали, влюблен? – в свою очередь изобразил недоумение Ларисыч. Тут Ерофеич приоткрыл один глаз и начал изъясняться слабо и ненормативно. Увы, в силу разных причин, мы не имеем дерзости привести здесь весь этот «жалкий лепет оправданья», тем более что он был очень скоро прекращен бледным неистовым Виссарионом:
- Петро Ерофеевич! Немедленно прекратите быть пьяным! Если не найдете лестницы, возьмите любую стремянку у хозяев, к ней приделайте лапы, как у кремлевской ели, накиньте сверху маскировочную сетку и обмотайте! Ясно? Действуйте! И не действуйте мне на… - Он не договорил, потому что Ерофеич продолжал не двигать ни одним членом, включая зрачки глаз. Он умел это, было в нем что-то от насекомого, типа богомола. Скажу больше, Ерофеич мог стоять, не падая, попирая законы физики и, в частности, земного притяжения, под неким углом к поверхности, не сгибая колен и туловища, ни за что не держась. Угол этот был по отношению к горизонту, примерно, как у средней части буквы «и». Но в данный миг он лежал. Выручил Ларисыч:
- Деньги за это получишь, понял? Мани, Ерофеич, мани…
Петр Ерофеич тут встал и вышел с мыслию в полузакрытых еще глазах.
- Не буду я Снегурочкой! – вдруг заявила Светлана Серебрухина, - Не буду, не хочу! Я не идиотка в июне надевать фату!
- При чем тут фата? – загорячился Виссарион, обращаясь к окружающим. – Что значит не буду, - закричал он вдруг на взбунтовавшуюся артистку. – Ты где работаешь?! В театре или на конеферме? Твоя задача пройти по лезвию гвоздя, добраться до минарета и выше, выше… И все!.. И никаких!.. Я не люблю!..
Бледный от природы он становился белым, даже как бы в синь и жуть стал отдавать. Руки дергались, плечи прыгали, лицо каждую секунду искажала новая оригинальная гримаса.
- Ну, что вы ее долбите, как ворона мерзлое говно! – захрипел, переходя на зимние сравнения Олеандр Ларисыч. – сыграет она Снегурку. Вы ей только текст дайте.
- Текст будет через полчаса. – выразился режиссер.
В кабинет стремительно вошел Михаил Юрьевич в сопровождении высокого блондина в черных очках передвигавшегося в раскоряку. Увидев Свету, блондин как бы затосковал, задумался - идти ли ему дальше.
- Вот Виссарион Григорьевич, - заговорил Михаил Юрьевич. – Артистки уродуют публику.
- Погрузили? – резко не по теме спросил его Виссарион Григорьевич.
- Погрузили.
- Разгружайте!
- Он что жаловаться на меня пришел? – взволнованно зашипела Светлана.
- Как разгружайте?! – взволнованно вскричал Михаил Юрьевич.
- Девушка, девушка!! – взволнованно заблеял очкастый блондин.
- Разгружать! Завтра Новый год! – взволнованно заорал бледный Виссарион.
- Я для тебя не девушка! – возмутилась Света.
- Не буду разгружать! – зашелся Михаил Юрьевич.
- Света, батенька, зачем такая чрезмерная откровенность! – хрипел Ларисыч.
- Новый год настает! В лесу родилась елочка! Понимаете?! – доносил Виссарион.
- Девушка!.. Женщина!.. Тов… - лепетал блондин, трясясь и прикрывая рукой ширинку.
- В лесу она росла…
- Не буду разгружать!
- Батенька, надо бы…
- Зимой и летом стройная…
- Не буду!
- Зеленая была…
В наступившей внезапно тишине Светлана Серебрухина, с отвращением глядя на потного, трепещущего блондина, отчетливо произнесла: «Мудило!» А Юра достал из заднего кармана брюк предмет похожий на пистолет и выстрелил из него в потолок.
В ответ посыпалась побелка. Она падала, тонко, медленно кружась, как в детской сказке. И действительно показалось, что наступил Новый год, вот-вот грянет музыка, все закружатся в вальсе и понесутся к новому небывалому счастью. Но не грянуло счастье, не прибавилось музыки, высокий блондин молниеносным движением вынул стреляющий предмет из рук театрального лоха, следующим уложил его на пол, а сам перестал трястись.
- Как ты меня назвала? – обратился белокурый к артистке Серебрухиной, упирая в глаголе на второй слог.
- Му… - твердо сказала Света.
- Как-как? – очень заинтересованно допытывался блондин, поигрывая пушкой.
- Му… - еще тверже сказала Света.
- Как? – все грознее приставал негодяй.
- Му-му! – торопливо подсказал содрогавшийся Виссарион Григорьевич и добавил, - Муму – рассказ великого украинского писателя Тараса Шевченко. Про глухонемого и его собачку.
Блондин, очевидно плохо знакомый с украинской классикой, а может быть наоборот хорошо, поднял пистолет, и все легли на пол. Лихая сибирячка, имеется в виду артистка Серебрухина, при этом приняла позу, как учили. А Юрий, уже, кстати сказать, лежавший заранее, сказал испуганно: «Пистолет не стреляет. Он стартовый». Сам, однако, не встал.
- Так как ты, артистка, меня назвала?
- Мумрик! Вот как! – с сердцем сказала Света и сделала ножкой большой батман.
- Правильно! – сказал блондин и улыбнулся.
3.ПОХИЩЕНИЕ КЕЛЕКТОРА
- У-у-у! – хрипел и кашлял медведь-шалун, прея и потея при этом. Налитые кровью глаза выражали только одно – ненависть.
- Вот так! Браво! А теперь все это нужно умножить на девятиэтажный дом! – вопил в пароксизме творчества бледный тонкий режиссер.
- Это бред! - Заревел медведь, но мысленно, мысленно, а вслух произнес. – Виссарион Григорьевич, перекурить-то можно? Дышать же ж нечем!
- Хорошо! Пять минут перерыв. – С отвращением сказал режиссер.
- Сигарета курится семь минут!
- Ну, хорошо, хорошо – десять.
Очень пахла елка, сооруженная из стремянки и только что покрашенная Ерофеичем. Шла срочная репетиция новогоднего представления, Репетиция, отягощенная исчезновением артистки Серебрухиной, главной кандидатки на роль Снегурочки.
Вопреки ожиданиям, блондин не обиделся на резкое слово артистки, напротив, аккуратно поднял ее с пола и под белы ручки вывел во внутренний театральный дворик, где, как в сказке, посадил ее в белый, стоп! мы пишем правдивую историю, черный «Мерседес».
Наблюдавшие эту сцену отмечали, что Светка развязно себя вела, хохотала, грубо кокетничала, а блондин хмурил брови. Затем «Мерседес» расправил паруса и исчез.
Итак, требовалась новая Снегурочка. После краткого, но очевидно интенсивного размышления Виссарион Григорьевич изрек:
- Играть Снегурочку будет Оксана Неволя!
Крякнул Ерофеич, хмыкнул Филипп Владимиров – Дед Мороз, закашлялся Олеандр Ларисыч, но сказал:
- А чего? Старая кобыла борозды не испортит! – Режиссер с выраженным недоумением посмотрел на Ларисыча, отчего тот страшнее закашлялся и еще убедительнее изрек. – Я имел в виду – старый кобель… То есть… тьфу ты! Да сыграет она хоть черта… Актрисища! А если ей еще и арию какую-нибудь.
Так все и утряслось. Артистка, получив роль, поломалась, поотнекивалась, а потом попросила арию. Дали тут же!
...Перерыв длился неприлично долго. Профессионально наблюдательные артисты успели заметить, что рядом с некурящим режиссером появился менеджер труппы с какой-то коробкой в руках. Потусовавшись недолго в зале, они скрылись за елкой, явно пытаясь что-то утаить.
Смешные люди! Артиста легко обмануть, ибо он доверчив, как шекспировский мавр, но утаить что-либо от него нельзя, потому что он, как тот же мавр, хитер. Через минуту неизвестно откуда появилась информация, что руководство театра извлекло из коробки самовар, а из самовара несколько пачек долларов. Но какого достоинства купюры в пачках было пока неизвестно. "Почему из самовара?» – заинтересовался большой любитель чая Рубинчек.
Но его любопытство не было удовлетворено, так как в этот миг в ряды артистов ворвалась новость, прямо скажем, потрясшая их: только что прибыл и через минуту будет здесь адмирал Келектор. Тот, от которого зависело благополучие, даже само существование театра.
«Зачем? Почему? В связи с чем появился адмирал здесь, сейчас? Чем это может грозить?» - эти вопросы артисты не успели не то что обсудить, но задать, как по фойе резвой трусцой пролетел режиссер, роняя кран от самовара и мурлыча на бегу: «По местам, по местам!»
За ним поспешал Михаил Юрьевич, истерически шипя: «Стройсь! Равняйсь! Левой-левой! Кругом!» Не успели лба перекрестить, и вот он сам, легендарный адмирал, как медленное толстое бревно вплывает в фойе, беседуя плавно с Петром Ерофеичем. Они шли без чьей-либо помощи, не поддерживая друг друга и не падали. Это был добрый знак.
- Смотрите, смотрите! – шептал артистам бледный режиссер. – Смотрите, как у адмирала сверкают белозубые глаза!
- Дети мои! Есть масса нерешенных вопросов, которые… - вдруг начал речь адмирал, остановившись посреди фойе. – Которые будут… - А вот что будут – поставлены ли? Решены ли? Взвешены, может быть, будут? Все это осталось незавершенным, неизвестным, потому что воздух распорола автоматная очередь, и хоть никто не пострадал, тем не менее запахло жареным.
В отличие от артистов, не имевших, как выяснилось, надлежащей военно-политической подготовки и глупо нюхавших пространство, адмирал бросился на пол и профессионально пополз в сторону, во тьму. И несмотря на дородность, скрылся бы в какой-нибудь щели, но из-за бархата портьер вышли трое в женских колготках на лицах, ловко подняли адмирала под микитки и увели.
Запел на дворе мотор, завизжали шины – исчез адмирал Келектор (так тает в воздухе дымок от «Мальборо», так, не оставив ни рожек ни ножек, уводит чеченец козла у православного соседа), и наступила, как любят выражаться в театре, пауза. То есть все как-то проявлялись, но молча пока. Режиссер воздел руки горе, менеджер хватал себя за пояс, надо думать в поисках оружия, артисты просто горестно хлопали глазами, а Ерофеич обнял елку в знак великой скорби, как это делают античные герои в театре.
Так продолжалось секунд тридцать, наконец, Ерофеич оторвался от опоры и явил собой сюрреалистическое зрелище в духе Магритта. Вся правая сторона лица, правые рука, бок и штанина стали ядовитого зеленого цвета, заимствованного у стремянки, которую, напоминаю, Ерофеич же недавно и покрасил. Можете ли вы себе представить, каково было горе, подвигнувшее старшего машиниста сцены на такой необычный перформанс? Левая щека была бледносиреневого декадентского тона. От волнения бедняга-Ерофеич как бы выцвел, потерял свой природный цвет бордо – только синие глаза сияли решительно и стеклянно. В этот момент он был достоин кисти Томиноса – артиста, художника, кузнеца, декоратора, религиозного и вообще мыслителя, в данный момент исполнителя роли Трухлявого Пня.
- А-а-а! – сказал Ерофеич, схватил молоток и попер вослед похитителям. Бросились за ним. Во дворе стоял театральный автобус. Ерофеич ударил кулаком в дверь и в ответ с заднего сиденья поднялся шофер Герман с неразлучной монтировкой в руке.
- Поехали! – крикнул Михаил Юрьевич. «Медали получим!» – хрипел медведь-шалун. Эта ли радужная, хотя и шкурная перспектива или искренний угар возбуждения действовал, но в автобус залезли все свидетели похищения. Один режиссер вдруг сказал, что оставил авторучку и вернется за ней, и ушел. Ждать его не стали. Мотор завелся с полуоборота, Герман ударил по газам и погоня началась. Вечерело...
4.ПОГОНЯ
...Хорошо быть молодым, высоким и красивым. Полезно быть здоровым и богатым. Но лучше всего быть артистом театра, играть небольшие роли и получать два раза в месяц зарплату плюс иногда халтура. А все эти молодость, богатство и прочее легко представить. Воображение – вот что нас делает прекрасными и сильными и героями и могучими любовниками, но оно не кормит. Поэтому зарплата прежде всего, это, что святое, остальное потом.
Я отвлекся, извините...
Полный текст повести "Тень Зверя" можно ЗАКАЗАТЬ