Лев Толстой – как классик русской литературы.

 

- Хочешь я тебе докажу, что могу все?! – сказал Коля.

- Ну, докажи, докажи! – ласково позволила она ему.

- Ах, ты мне не веришь?! – загорячился он.

- Я тебе верю. – еще мягче и ласковей сказала она и шутя повисла на его руке.  Они шли мимо универмага. «Зайдем? – сказал он. – но ты только молчи.»  «Хорошо!» - улыбнулась она.

- Скажите, пожалуйста, сколько стоит вот этот  Лев Толстого? – обратился Коля к продавщице, показывая на стоящий за ее спиной небольшой чугунный бюст Карла Маркса.

- Какой? – спросила та недоуменно.

- Вот этот бюст Льва Толстого. Великого русского писателя.

- Это Карл Маркс. Толстого сейчас нет.

- Извините, - не согласился Коля. – это именно Лев Толстой, но только с бородой. – Продавщица выпучила на него глаза и, начиная нервничать, сказала: Это не Лев Толстой, это… это Карл… - однако фамилию основоположника коммунизма не произнесла.

- Как же это вы не знаете Маркса… - тихо произнес Коля. – стыдно, вы же в советской школе учились. Всмотритесь  внимательней – это Лев Толстой, но только с бородой. – Продавщицу как будто экзема поразила или ее обрызгали клюквенным соком – все открытые части ее тела вспыхнули алым камуфляжем.

- Я не знаю. – сдавленно заверещала она, - не знаю я… Я завсекции позову… - а ту и звать не надо было, она уже была тут как тут. Взрослая дебелая тетка. 

- В чем дело? – напористо начала она, всем видом обещая уладить любое недоразумение в кратчайшие сроки. Продавщица, закинув голову,  глотала невидимую шпагу, поэтому объяснился Коля, заявив, что, мол, он поинтересовался стоимостью вот этого бюста великого русского писателя Льва Николаевича Толстого, а ему ответили, что это другое лицо, именно, Карл Маркс, хотя любому школьнику понятно, что это именно Лев Толстой, но только с бородой и так далее. 

Завсекцией, с понимающим видом сугубо качавшая головой, сказать ничего не успела, потому что в разговор неожиданно вломился пожилой мужчина цыганского типа, до того молча наблюдавший за процессом.

- Кого это мы ростим?! – рявкнул он, простирая руку к продавщице. – Почему же она не знает Карла Маркса?

- Это не Карла Маркса, - взвизгнула очнувшаяся продавщица, - Это Лев Толстой, но только с бородой!

Коля тихо сказал стоявшей рядом спутнице: «Пойдем!» Маша молча кивнула и двинулась вслед за ним к выходу на якобы слабых от смеха ногах. За их спиной разрастался скандал, к которому присоединялись другие  жадные до правды  посетители универмага.  Слышен был все перекрывавший глас заведующей секцией: «Товарищи, у нас на все есть накладные. Сейчас проверим!»

- Вот тебе случай массового идиотизма. – Сказал Коля.

- Ты не боишься так шутить? – спросила Маша нашего одиннадцатиклассника.

- Это безопасно вполне! – лихо ответил Коля. – это даже скучно. Народ – дурак, ему что хочешь на уши можно повесить.

- Сам ты глупенький… - сказала она и опять повисла на его руке. Ей почему-то нравилась эта игра. – а что Лев Толстой правда с бородой был?

- А то! – сказал Коля с легким недоумением, - Но…

- Куда теперь? – перебила она его, заглядывая ему прямо в глаза. Он промолчал. – Ко мне? – спросила она чуть насмешливо. Коля снова не издал ни звука, только дернулось веко…

- …Сначала я... – сказала она, в упор глядя на смертельно бледного худощавого юношу. Медленно, как в безумном прекрасном сне, она расстегнула кофточку, сняла ее и плавно и широко подбросила в воздух. В луче  солнца кофточка нырнула серебряным крылом и приземлилась на крашеный пол. Юбка кольцом легла к ее ногам. Шагнув в сторону, Маша  вошла в солнечный луч. Грудь ее налилась ровным розовым вечерним светом.

- Иди сюда… - сказала она. Он сделал эти два шага.

Укалывая острыми ноготками, она сняла с него рубашку.

- Боже мой! У тебя кожа как у младенца. -  Ее рука продолжила движение, и его сотрясла дрожь . Женщина прижалась к нему и стала целовать…

- Ты будешь помнить меня всегда. – сказала она…

 

…- У тебя не изменилось ко мне отношение? – спросила она.

- Нет! – волнуясь, произнес Коля и тихо добавил – Ты милая чистая…

- Маленький ты мой… - почему-то скорбно сказала Маша. Коля ничего не возразил на это в принципе неверное заявление. В самом деле, одиннадцатый класс, семнадцать лет, сто семьдесят четыре рост, шестьдесят три вес…  К тому же она ему почти по плечо, ну, чуть выше…

Наверное оттого, что солнце ушло за горизонт и получились ранние сумерки у нее возникли морщинки в уголках губ. Вот она повернулась и стала чем-то похожа на его мать. Впрочем, сходство тут же и исчезло, но осталось ощущение, что она намного и даже навсегда старше его. Она действительно была старше, но не намного и он, любимец публики, раньше этого не замечал. И еще одно открытие поразило его: он любовь к ней ощущал в виде жалости к ее прошлому. Он хотел, чтобы оно просто исчезло, стерлось из ее памяти. Будущее будет, будет… Вот он закончит школу…

- Как твои экзамены? Волнуешься? – спросила она,  откусывая печенье.

- Мама волнуется… - В дверь постучали.

Не испуг, а внезапная, вроде бы беспричинная тоска ударила его в грудь вместе с первыми ударами костяшек пальцев по старой сухой звонкой двери. Он увидел, да, буквально увидел, как его счастье, почему-то вдруг маленькое жалкое упало на пол и песком просыпалось в щели половиц.

- Кто там? – громко и почему-то капризно спросила Маша.

- Я! – отозвался чей-то дурацкий, другого слова не подобрать, голос. «Их там двое. Один низенький, рыжий и, само собой, кривоногий, он и стучал, и высокий черный с перебитым носом» - мгновенно вычислил Николай, не понимая, как это у него получается. Выходит один звук и одно слово несли ему достаточно информации для таких вот неожиданных озарений. Он знал, что не ошибся.

- Да входите же, открыто! – все так же капризно и нетерпеливо крикнула Маша и резко отодвинула чашку. « А если бы пришли раньше!» - с запоздалым ужасом подумал Николай.

Он взглянул на Машу и поразился перемене, случившейся с ней: когда  успели растрепаться и упасть на глаза волосы, и почему так широко и страшно распахнуты ее колени до того прикрытые халатом.

Дверь раскрылась томно со скрипом, и вошли двое. Николай был стопроцентно прав в прогнозе относительно первого персонажа, не угадав только цвет волос высокого, очень красивого блондина, с действительно перебитым  носом, и, как ни странно, этот дефект  ему особенно шел. Он первым и представился в таких выражениях:

- Стройный как бог, златокудрый физрук. Такому не скажешь – прошу вас без рук! -  Небрежно кивнул, небрежно подал Коле руку. Дал ее пожать, а сам на пожатие не ответил. Рыжий представляться не стал, может быть потому что сразу же занялся сервировкой стола. Сдвинув с иронической гримасой чашки в сторону, он достал из хозяйственной сумки одну за другой три бутылки водки, два круга колбасы, похоже, краковской, сыр, хлеб, какие-то консервы, сигареты, спички.  Делал это все споро, ловко, расслабленно и точно, словом, мастерски, что и было отмечено представившимся физруком:

- Ты поэт выпивки и закуски, не устаю любоваться тобой! – сказал он, вальяжно рассевшись на стуле напротив Николая.

«Это его профессия физрук или фамилия?» - решал загадку наш юноша.

- Ах, ну зачем, зачем ты надругался над колбасой? – горько воскликнул физрук, когда рыжий стал руками ломать колбасный круг на части.

- Так ее положено – легче чистится тогда. – кабацким своим козлетоном ответил на упрек рыжий. Говорил он серьезно и все равно казалось, что он придуривается.

- Это мой бывший муж. – вдруг сказала Маша. Николай посмотрел на физрука, тот развел руками и показал на рыжего. Рыжий в свой черед повторил его жест, то есть тоже развел руками и показал на физрука. Оба захохотали. Засмеялся и Николай, тупо краснея при этом.

Стол был накрыт. Рыжий разлил одну бутылку в три стакана, вторую  открыл и поставил перед Машей.

- Ну, и…! – произнес он, потирая руки. Маша взяла бутылку, запрокинула голову и стала вливать водку в рот, не глотая, пока бутылка не опустела наполовину. Не поморщилась и не закусила.

- Велики дела твои, господи! – воскликнул физрук, симулируя, как показалось Николаю, восторг. – Прости нас грешных, но и мы выпьем. – И поднял стакан. – Пейте, юноша, горилку и цепляйте сыр на вилку. – И они выпили – физрук с достоинством, рыжий привычно, быстро, точно, Николай, борясь с каждым глотком.

- Закуси. – вежливо предложил ему обломок колбасы физрук. – Закуси и дуй отсюда.

- Нет, - сказал угрюмо Николай, - с какой стати. Я в гостях не у вас.

- Он сказал, что я чистая. – вдруг сообщила Маша. Синие тени уже успели лечь ей на глаза и темней и уже стали губы. – Его фамилия Берендеев.

- Ах, какая неудача, - заговорил физрук, - что зовут тебя Николай. Это нам не подходит, не звучит. Миша было бы лучше. Мишка Берендеев гораздо лучше. – Рыжий резко засмеялся и вскочил. Упал стул.

- У него кожа, как у девочки, гладкая-гладкая... – похвасталась Маша и рванула халат. Посыпались пуговицы. – Жарко…

-Это к дождю. – проворно объяснил рыжий. 

«Если это «малина» – подумал Николай, -  надо как-то удирать.»

- Маша, мне действительно уйти? – получилось громче, чем хотел. Она подумает, что он испугался.

- Девствительно, девствительно. – подхватил рыжий, заходя за спину Николаю. Маша жевала хлеб, не обращая ни на что внимания.

- Мы проводим вас, юноша! – сказал физрук. Николай продолжал смотреть на Машу. Она отряхивала крошки хлеба со светящейся розовой зефирной груди и грудь вздрагивала. «Сука, ах, какая сука!..» Страх, тоска и неведомое до сих пор чувство невозвратимой потери подняли его с места. За ним двинулись физрук и рыжий.

Кавалькада спустилась по лестнице со второго этажа. Каждое мгновение Николай ждал удара сзади, но шел не оборачиваясь.

- Сюда, пожалуйста!- с мерзкой улыбкой предложил рыжий, махнув рукой в сторону хилого садика у дома. Николай кивнул и пошел в другую сторону по дорожке, которая сначала спускалась, а затем, поднимаясь, вела к шоссе. Дорогу ему преградили с молниеносной быстротой. Николай зачем-то в отчаянии оглянулся и в окне увидел силуэт Маши, смотревшей на них. И тут он осознал, ощутил насколько безупречна форма ее головы в сиянии слегка вьющихся волос, ее шея, руки, торс, как тонка талия.

- Как красива эта женщина, не правда ли? – услышал он вкрадчивый голос физрука,  - и столь же развратна, уверяю вас. Любовь втроем – самый безобидный из ее пороков., впрочем, это и не порок, если вдуматься. Если у вас есть минута свободного времени, я могу рассказать на что она способна, превращая заурядный половой акт в факт высокого искусства. Надеюсь, вам удалось приобщиться к ее талантам. Жаль только, что вам не удастся воспользоваться этим искусством больше никогда!.. 

Николай еще раз оглянулся на окно. Оно было пусто.

- При всей ее любви к, так сказать, любви, обратите внимание, ни грамма похоти. Вы назвали ее чистой, и я к вам присоединяюсь. А ведь простое рукопожатие с этим джентльменом, - он кивнул на рыжего, - может убить все святое в человеке.

- Прекратите! – высоким срывающимся голосом воскликнул Николай, имея, кстати, тайную надежду, что кто-нибудь услышит и придет на помощь.

- Сколько угодно! – любезно ответил физрук.  Тем временем рыжий зашел за спину физрука, положил руки ему на плечи, засунул пальцы в рот физрука и растянул этот рот почти до ушей. Обнажился ряд зубов. Физрук начал насупливать лоб и тот сполз почти до кончика носа. Гнусная маска африканского божка глянула на Николая. Что-то узко блеснуло в руке физрука, и Николай отшатнулся. Ему показалось, что за пояс ему плеснули ковш ледяной воды и омерзительный холод пополз с низа живота. Физрук поднял лоб, вместе с ним и брови, выплюнул пальцы рыжего и, засмеявшись, убедительно произнес:

- Чего мы так испугались? Не надо бояться!

Удар обрушился сзади на правое плечо Николая, ему показалось, что вздрогнул в высоте одинокий фонарь. Нет, это он присел от удара. «Надо рвать!» - плеснула мысль, и он сделал резкое движение в сторону. Плавное красивое движение рукой справа налево сделал и физрук, и Николай почувствовал, как крыло птицы коснулось по касательной его живота. Он побежал,  инстинктивно придерживая левой рукой отпластанную бритвой часть рубашки. Правая рука не поднималась. «Кишки не потерять, кишки не потерять!..» - повторял он про себя в ритм безумного бега, ощущая теплые струйки, просачивающиеся сквозь пальцы. Ему некогда было взглянуть на дело руки физрука, что там, глубока ли рана…

Луна указывала путь. То есть она освещала деревья, оставляя саму дорожку темной. По этой темноте он рвался на пригорок к шоссе. «Видимо, физрук все-таки фамилия, - продолжал размышлять Николай, - иначе он достал бы меня в два счета. Впрочем, он пьян. Я, вообще-то, тоже пил, но я моложе…» Шоссе было близко, шансы увеличивались. Показались фары автомобиля. На шоссе Николай постарался принять спокойный вид и, попав в луч фар, приподнял правую руку. Такси, а это, представьте, оказалось такси, остановилось. Николай аккуратно  сел на переднее сидение и, сдерживая рвущееся дыхание, сказал: «В город, шеф,» Машина тронулась. Только тогда он попытался в зеркале заднего вида разглядеть своих преследователей, но их поглотила тьма. Он поднял руку к глазам и увидел, что она вся в черном и блестящем.

- Что это у тебя? Кровь? – спросил шофер.

- Да, - ответил Коля, - вези в больницу.

- Знал бы - не остановился… - зло пробурчал шофер и надавил на газ,- Проехал бы… и вся любовь!..

- Поспокойней, пожалуйста, - попросил раненый, - как бы нам кишки мои не растрясти по дороге.

Таксист подробно выматерился, но стал сбавлять  скорость на выбоинах в проклятом асфальте, а особо крупные выбоины объезжать.

« И вся любовь, и вся любовь…» - повторял про себя Коля всю недолгую дорогу до больницы.

 

Этот рассказ я написал лет тридцать назад и здесь есть элементы выдумки, так называемого художественного вымысла. Его немного, но он присутствует. Факты точны, разве что чуть-чуть сгущены и сдвинуты по времени. Все же, что касается Льва Толстого и его бороды происходило со мной и с моим приятелем Володей Б. Себе я присвоил его фамилию, а имя выдумал. Как вольный художник я имел право так поступить, но как честный мемуарист я должен восстановить истину. Так вот. Это Володя при моем соучастии развел продавщицу на бюсте классика диалектического материализма.

А вот то, что описано дальше, произошло со мной и на самом деле. Я был приглашен в гости, явление бывшего мужа с приятелем, физрук, нож, такси, кровь… все так и было. Меня спасла удача, можно даже сказать чудо.

Но лучше о Володе. Он был самым старшим в нашем театральном училище. Считалось аксиомой, что он и самый талантливый среди студентов. Почти законченный артист. Я, признаться, был несколько иного мнения, не из зависти, а потому что не любил  сценическую манеру, рассчитанную на внешний эффект,  меня всегда раздражал цирк, особенно клоуны. Я не помню ни одной цирковой репризы, которая меня хотя бы порадовала, не говоря о том, чтобы рассмешить. В цирке мне грустно и не смешно. Но цирк любят миллионы, и смеются и получают удовольствие, значит, это во мне что-то не по правилам происходит.

Володя, имея внешность комика, усиленно и  довольно умело ее эксплуатировал. Это приводило студентов и преподавателей  в восторг. Я любил его, не знаю уж за что.

Володя еще был, по сути, законченным пьяницей. Что в свою очередь раздражало тех же педагогов. 

Было ему в ту пору двадцать семь лет, и был он беден и жил буквально на одну стипендию. Никто не присылал ему денег или посылок. Мы, которым хоть немного, но помогали из дому, подкармливали его. В день получения стипендии мы знали, что нас ждет бессонная ночь. Естественно, покупалась бутылка и не одна алкоголя, закуска, начинался ужин с песнями под гитару, анекдотами  и прочим… Зная, что завтра нас ждет тяжелый учебный день, мы стараемся заканчивать гулянку, ну, хоть где-то к часу- двум ночи.  Володи Берендеева среди нас, как правило, в это время не было. А жили мы тогда, пятеро студентов, в двухкомнатной квартире обычной пятиэтажки. Мы с Володей жили в дальней комнате. Трое в проходной.

Итак, время, скажем, час ночи, ушли гости, мы напелись, пора спать и мы ложимся, и вырубаем свет. Зря. Слышится звук открываемой входной двери, в прихожей зажигается свет, и на пороге появляется пьяный, вымазанный в каком-то мазуте Володя, и рядом с ним не менее пьяная и гораздо более грязная девица. Самая что ни на есть подзаборная. Дальше следует вот что: аккуратно сняв с себя бывший еще утром светлый плащ, в котором он ходил круглый год, ибо зимнего пальто у него не было, Володя начинает раздевание девицы. А девица, не смотря на свой замызганный вид и совершенно определенный статус, шибко  стесняется, но джентльмен что-то шепчет ей на ушко, от чего она заливается тихим смехом и забывает стесняться. Снимаемые с нее вещи складываются в аккуратную горку у порога. Раздев девицу до гола, Володя ведет ее в ванную комнату, предварительно скинув с себя только рубашку. Там он ее собственноручно моет, вытирает и накинув ей на плечи свою рубашку, ведет через проходную комнату в дальнюю. Я к этому времени вместе с постельными своими принадлежностями освобождаю им плацдарм, выметаясь в проходную комнату, и устраиваюсь на полу где-нибудь в стороне, чтобы кто-то из ребят спросонья на меня не наступил.

Через час или два Володя выходит из комнаты с девицей и сразу ведет ее в прихожую к порогу. Там она одевается в свою одежду, так и пролежавшую все это время у порога. Володя иногда ей что-то негромко говорит, и она заливается тихим смехом. Уходит  счастливой. Никто ее не провожает. Помахав с порога ручкой, Володя тщательно закрывает дверь, моет ванну, моется в ванне, все, к чему прикасалась рука девицы протирается одеколоном, а в дальней комнате моется пол. Володя был очень чистоплотным. Покончив с уборкой,  он обязательно готовит нам завтрак из наших же продуктов, оставшихся после пьянки и будит нас. На занятия он в этот день не идет.

Хочу обратить ваше внимание, что девицы были каждый раз новые. Общее в них было одно: все они были страшненькие. Принципиально некрасивые. И грязные. Где, на каких помойках он их находил, не знаю. Большинство из них все-таки смущалось неожиданного стриптиза у порога, однако попадались и такие, что приходили в восторг от количества молодых здоровых парней в квартире и готовы были обслуживать их в любом порядке или всех одновременно. Но Володя был щепетилен и старомоден в таких делах, уводил такую девицу в свою комнату суровой рукой. И так же сурово потом выпроваживал. И на ушко ничего не шептал.

Мы никогда его не попрекали, не сердились на него даже. Дело тут вот в чем. Однажды, по пьяной лавочке Володя показал мне свои фотографии. На одной свадьба – он жених, рядом невеста. Несколько фотографий, где он уже с женой на юге, в саду, еще где-то…

Обычные фотографии, если не учитывать нелепую, некрасивую, комическую внешность Володи и ослепительную, я не оговорился, ослепительную красоту его жены. Рост, фигура, волосы, овал прекрасного лица, даже чистоту и бархатистость кожи не могли скрыть черно-белые фотографии. Она и в купальнике выглядела  королевой, он рядом с ней не тянул даже на роль шута. Как случилось, что они поженились, он мне не рассказал. Я не спросил, боясь обидеть его. Впрочем, что такого? Он был авиационный механик, а она продавщица в универмаге, так что… Они прожили три года, детей не было.

Однажды он ушел на работу в ночь, но по какой-то причине аэропорт не работал и он вернулся домой в неурочное время и застал жену с каким-то  мужчиной в постели. Они развелись, он бросил работу и поступил в театральное училище.

Он не называл мне имя жены. Я сам узнал его. Мы с ним спали в одной комнате, и часто по ночам под  утро, он начинал каким-то жалким измученным  голосом звать: «Маша!.. Маша!.. Машенька!.. »  Я просыпался, и становилось ясно мне, что она там ему не отзывается, а наоборот уходит все дальше... Мне хотелось, чтобы она хотя бы  оглянулась на него во сне и улыбнулась ему, что ли… Я начинал злиться на нее, но тут он безнадежно умолкал и я засыпал.

Я рассказал об этом ребятам, никто не смеялся, никто ни разу не попрекнул Володю за прерванный его девицами сон. Странно, мы ведь были юными дураками, считавшими себя неизвестно кем и мало кому было пощады от тупой нашей иронии, глупого юмора… А тут понимали, что ли, что любовь не исчезла, осталась там, в Омске, а здесь он только мстит, мстит…

Не знаю, что сейчас с Володей Б., но в Тюмени он плохо кончил. Его отчислили в конце первого курса, устав терпеть опоздания, пьянки, хроническую неподготовленность… Не спасли ни его участие в спектаклях, где он считался незаменимым, ни обещания исправиться…

Однако он сумел попасть в очень неплохой Омский театр, но и оттуда вылетел быстро. По легенде, Володя получил роль Вытягайченко в спектакле по бабелевской «Конармии». Роль одна из главных, мало того, самая, пожалуй, эффектная и как раз по его данным. Я уверен, он ее прекрасно делал. После первого акта в антракте Берендеева вызвали на служебный вход, он сказал помощнику режиссера, что через минуту вернется, и пропал, в чем был, в гриме и костюме, с забинтованной ногой. Вытягайченко ведь был ранен. Я не знаю, как доигрывался спектакль, как-то, конечно, доигрался, не смотря на то, что именно во втором акте основные, ударные сцены, связанные с Вытягайченко...

Володя вернулся через трое суток в том, в чем исчез: в солдатской шинели, гимнастерке, галифе, обмотках, но без бинтов… Естественно, был Володя немедленно изгнан из труппы Омской драмы. Дальше след его теряется. Надеюсь, он жив.