В гости к бабушке.

 

Когда-то у меня было две бабушки. Одна хорошая, другая плохая. И один дед – так себе. Хорошая бабушка и дед - это родители моей мамы. Звали их Павел Иванович и Устинья Ивановна. Меня всегда забавляло и даже поражало соответствие их имен и внешнего вида: дедушка был высокого роста сурового вида старик с крупным удлиненным лицом, украшенным большим носом и седой окладистой бородой, бабушка же была маленькая тихая старушка с круглой улыбчивой мордашкой. У обоих были выцветшие бледно-голубые глаза и похожие узловатые, много поработавшие руки. У дедушки более крупные.

Бабушка была хороша тем, что когда я гостил у них летом порой по два месяца, относилась ко мне, впрочем, как и к другим своим внукам, с душевным равнодушием, то есть кормила, поила и не приставала. Дед же считал всех городских лодырями и с удовольствием искоренял этот порок всеми доступными ему способами, в частности,  буквально преследовал меня заданиями то пилить дрова метрового диаметра, то возить воду из колонки, то полоть, то косить. И я старался все это честно выполнять. И тем не менее он искренне считал меня избалованным городским бездельником, впрочем, так к горожанам относилась вся деревня, включая местных пацанов. И дед лечил меня трудом. Тем более, что я пил и ел за его столом. Хотя и он и я, прекрасно знали, что мама привозила из города и еду и денег намного больше, чем шло на мое пропитание. Да и не видел я ни разу ни тогда, ни потом, чтобы сельские ребятишки как-то уж очень трудились. Наоборот, старались при первой возможности удрать в лес или на речку. Я конечно и пилил и полол, но не с утра до ночи, как мечтал дед, а пока не надоест. И тогда я смывался на несколько дней к другой родне. Я, грешным делом, никогда не любил и не люблю этот труд на земле, вообще не мечтал никогда жить в деревне. У меня и дачи нет. Цветы на подоконнике вполне удовлетворяют мою тягу к земле. И рыбалка, но только летом и если не нужно ехать за сто километров.

Так вот, это были мамины родители, и я их воспринимал, как нормальных родственников.

Вторая бабушка была известна как Ираида Михайловна и была она, как легко догадаться матерью моего отца. О ней начну вот с чего. Мама, отправляя меня в деревню, наказывала обязательно навестить бабушку, имея в виду свою свекровь. И вот, беззаботно (пилил, воду возил и т.д.) промотавшись дней десять, я начинал нервничать, потому что должна была приехать мама с продуктами, а уж она не забудет поинтересоваться, был ли я у другой бабушки. Я был хорошим мальчиком и не хотел никого огорчать, поэтому накануне маминого приезда я отправлялся в гости к другой своей бабушке. Тоска терзала меня, а ноги, что называется, цеплялись одна за другую. Пекло солнце, я выбирал самый дальний маршрут, оттягивая миг радостной встречи.

Наконец я добирался до низенького домика у широкого тракта на другом конце деревни и стучался в дверь. «Да!» - раздавался издалека низкий с хрипотцой голос. И я, миновав сени, появлялся на пороге небольшой комнаты. В простенке между двумя окнами за столом лицом ко входу сидела моя бабушка Ираида Михайловна. Сколько помню, перед ней всегда стоял горячий самовар, тарелка с сушками, чашка с кофе, в руке дымилась папироса.

-А, это ты, бляденыш! - приветствовала она меня.

-Здравствуй, бабушка! – вежливо подтверждал я ее догадку.

-Что пить будешь?

-Чай.

-Чай пьют только больные. – ставила она мне диагноз. – Тебе все-таки чай?

-Да! – говорил я. Я считал, что отказываться неправильно. Если уйти, не попив чая, это, во-первых, будет невежливо, во-вторых, не будет считаться посещением. Бабушка молча наливала мне чашку чая, пододвигала тарелку с сушками. Я пытался пить как можно быстрее, но в то же время старался соблюсти приличия, то есть я не должен был показывать, что спешу уйти. Когда я в полной тишине допивал чай, бабушка задавала мне следующий вопрос, как я думаю, тоже из соображений хорошего тона:

-Как там сука поживает?

-Хорошо! – отвечал я, зная, что речь идет о моей маме.

-Ну, все! – подытоживала визит Ираида Михайловна. – Чай попил, а теперь уматывай!

-До свиданья, бабушка! – говорил я, опять же стараясь не казаться слишком радостным. Степенно выйдя за дверь, я несся по пыльному тракту вприпрыжку. Завтра я мог с чистой совестью сказать маме, что бабушку посетил.

Я, конечно, неправ, назвав ее плохой. Она ненавидела моего папу, мою маму, я был их продолжением, следовательно, и меня. Я думаю, первопричиной этой ненависти был эпизод, вкратце упомянутый отцом в своих записках, преступно несохраненных мной. Дело вот в чем. Весной восемнадцатого года прошлого века, когда растаяла река Нева, что под тем же названием протекает и теперь по тому же городу,  у моего деда, Александра Лукьяновича, мужа Ираиды Михайловны, большевики реквизировали для нужд революции  две небольшие баржи, которыми владел мой дед, взамен выдав клочок бумаги. Баржи эти достались деду не по наследству, он их заработал трудом, как можно догадаться, весьма нелегким. Лишенный возможности кормить семью и, вообще, как мне кажется, потерявший смысл жизни, он умер зимой восемнадцатого - девятнадцатого года тридцати восьми лет от роду. По преданию, он даже не болел. Его вдова, моя будущая бабушка с четырьмя малолетними детьми, убегая от нищеты и голода в Петрограде, отправилась в Сибирь.

Я мало что знаю об их скитаниях под Новосибирском, на Алтае. Вряд ли кто-то был им рад. Бродили они в поисках приюта и пропитания в основном по деревням. И вот однажды бабушка  упросила кого-то пустить ее с детьми на время пожить в бане. Мой отец, самый младший в семье, ему было девять лет, заболел тифом, с высокой температурой, с бредом. Когда он очнулся, оказалось, что мама его с остальными детьми покинула не только баню, но и деревню.

Хозяева бани сжалились над ним и не выгнали, а даже прикармливали немного, пока он не поправился. Когда мальчик смог ходить, он двинулся на поиски родни. Была осень, и уже подмораживало. Что совсем поразительно, он нашел мать с братьями и сестрой.

Я и тогда не осуждал бабушку за этот поступок, тем более сейчас. А что же ей было делать? Одинокой молодой женщине с четырьмя детьми в незнакомой стороне в безжалостное время?  Но, я думаю, чувство вины у нее выродилось впоследствии в ненависть к тому, перед кем она вину ощущала. То есть к моему отцу. Затем к маме и ко мне.

Когда бабушка совсем постарела, она переехала из деревни к единственной оставшейся в живых к тому времени из ее детей, дочери, моей тетке Марии, которая жила в Барнауле. Но и здесь как-то очень быстро заболела и ее положили в больницу. Моя мама регулярно посещала ее, приносила еду, яблоки, что-то еще. Иногда ее сопровождал я. Вынужден был это делать  под давлением мамы. Бабушка нас встречала (я думаю, вы догадываетесь)  неизменной фразой:

- А, это ты, сука! Ну, давай, что принесла и убирайся со своим выродком.

Мама не обижалась, пыталась завести разговор, поддержать больного человека:

- Как вы себя чувствуете, мама? Может что-нибудь нужно еще? Лекарство какое…

Бабушка посылала маму по обычному адресу… Короче, визит наш не затягивался…

Я до сих пор поражаюсь маме…