Лодка.

 

Стояла во дворе лодка. Вернее, лежала кверху дном на трех бревнах. Я родился – она уже была, уехал через двадцать лет – стояла невредимая, еще через двадцать навестил я  родные пенаты, и она снова встретила меня все та же, на том же месте. И я поверил - время не всесильно.

Зачем она торчала посреди двора? На воду, как говорили, она никогда не спускалась. На нее никто и не присаживался никогда. Дети разве что. Впрочем, изредка по Фубору проносился слух, что якобы этой ночью под этой лодкой кто-то портил какую-то девку. Слух этот повергал меня в тяжелое недоумение. Будучи не по годам развитым первоклассником, я теоретически прекрасно знал технологию порчи девок, но не мог взять в толк, как же это было возможно именно под лодкой. Вокруг хватало гораздо более укромных и явно более удобных мест, под лодкой же и развернуться было негде. В те годы, не подозревая о существовании Кама Сутры, но, пытаясь реально представить акт любви под лодкой, я вообразил все, что впоследствии прочитал и увидел в Кама Сутре. И даже намного больше. Одно бревно, лежащее посередине поперек под лодкой, способно было породить сотню самых невероятных поз, ни одна из которых невозможна без многолетней целенаправленной тренировки.

Лодка эта была важным, но не единственным звеном в таинственной популярности Фубора, где я имел честь родиться и расти. Естественно, львиную долю славы и известности этому экзотическому скоплению людей обеспечивали мастера чудовищного по выразительности мата,  криминальные наклонности большинства его членов, а так же красавец Юра Цугель, певший в кинотеатре «Родина» между сеансами... Итак.

…Жили-были две сестры Юля и Соня. Одна из них, Юля, была нашей «фуборской» начинающей пьяницей, Соня жила где-то в центре, одевалась чисто и с претензией на некую моду. И был у них один на двоих муж. Звали его Василий. Литой, лысый и красномордый он упорно носил свои ордена и медали, заработанные на фронте во время войны.. Так вот, этот герой войны и, как говорили, труда поживет недели две у нашей Юли, потом идет жить к ее сестре. Потом обратно.

Ходила ли Юля к сестре предъявлять права на лысого героя и, если ходила, что там случалось, я не знаю. Но когда Василий в очередной раз поселялся в нашем Фуборе, народ ожидал развлечения и никогда не обманывался в своих ожиданиях.

Приходила Соня в какой-нибудь бархатной шляпке чуть ли не с вуалью, на каблуках и с ридикюлем в руке. Подняв голову кверху, придерживая рукой ниспадающую шляпку, тонким страдающим голосом она начинала взывать к открытому окну на втором этаже: «Вася! Услышь меня! Одумайся! Что тебя влечет к этой пьянице? Вася! Вася!»

Заслышав это, фуборский муравейник начинал немедленно выползать из своих нор. Не смотря на то, что дальнейшее было всем хорошо известно в силу повторяемости с регулярностью примерно раз в месяц, оно не становилось менее любимо.

И вот в окно выглядывала наша Юля почему-то всегда в дезабилье, то есть в одной комбинации, и начинала вопить сразу на самых высоких нотах: «Что ты ходишь, старая блядь?! (Соня была старше нее года на два). Что ты мешаешь людям жить?! Кому нужна твоя сморщенная манда?! Убирайся отсюда к ебени матери!» и далее все более и более виртуозное… Соня скорбно замолкала, страдая не только из-за измены, но и из-за неслыханной вульгарности сестры. Но не уходила, а воспользовавшись паузой в речи Юлии опять начинала блажить: «Вася! Вася! Неужели тебе не стыдно? Вспомни Блока, Вася!» Какую цитату или факт из жизни поэта-символиста имела в виду начитанная Соня, для меня осталось тайной. Для Юли же, я полагаю, слово Блок было чем-то столь оскорбительным, что она стремглав вылетала из подъезда и сразу наотмашь била сестренку по физиономии. Падала шляпка, и начиналось ее уничтожение.

Юля топтала шляпку ногами, вздымая пыль, затем недовольная результатом, падала на колени, при этом обнажался ее голый зад в розовых пятнах, и зубами и руками пыталась разорвать ненавидимую вещь на части. Соня же, схватившись руками за лицо, продолжала гнуть свое: «Вася! Выгляни, посмотри на свою сожительницу! Как ты можешь жить среди этого ужаса?!» Вася упорно отмалчивался в прохладной комнате.

Покончив со шляпкой, Юля опять принималась за сестру, стараясь прежде всего повредить лицо Сони и, если удастся, порвать ей платье. Соня защищалась ридикюлем, не переходя в наступление и только изредка верещала, колеблясь на тонких каблуках: «Вася! Господи! Вася! Боже мой! Вася!» И избиваемая и бьющая в пылу борьбы, тем не менее, не забывали напряженно следить за окном и подъездом – там мог возникнуть их кумир. А каждая хотела предстать перед ним в лучшем виде.

Наконец, налюбовавшись и посчитав, что зрелище затягивается, народ разнимал сестер. Юля еще какое-то время пыталась симулировать активность, но чувствовалось, что она устала. Все-таки она частенько напивалась, а пьянка, как справедливо твердят на протяжении многих поколений, до добра не доводит. Уводимая в подъезд, Юля продолжала выкрикивать оскорбления в адрес сестры, задерживаясь для этого на каждой ступеньке.

Те же, кто помогал Соне привести себя хотя бы в относительный порядок, утешали ее такими словами: «Уходите, Соня, сейчас, а через неделю он к вам вернется… Раньше придет… Подерутся с Юлькой и придет он к вам.» Соня пыталась улыбаться, делая вид, что все в порядке. Да, собственно говоря, все в порядке и было, и она уходила, сморкаясь в кружевной платочек.

«В чем смысл жизни?» -думал я, растревоженный видением Юлиного голого зада, и решал – никогда, никогда не буду жить с двумя женщинами одновременно. Ибо это, как и пьянка, до добра не доведет.

А через каких-то полчаса умытая сияющая Юля летела в ларек, где покупалась водка. А еще через час они с Васей тихо пели песни, а потом рано тушили свет и зажигали его снова и начинали ссориться. Но не сильно. На другой день ссора  разрасталась, голоса повышались, и так по нарастающей, до разрыва. И Вася уходил к Соне.

Ну, а при чем тут лодка посреди двора? Вот при чем. Именно Вася и был ее хозяином. Давным-давно, когда он был еще мужем одной только Юли, он построил лодку своими руками, видимо, собираясь в какое-то плавание. Ведь под боком была великая река Обь. Но не успел. Прошагав в шинели до Берлина, он, похоже, потерял вкус к путешествиям. И теперь только иногда в жаркий день он выносил из дома табуретку, ставил ее возле лодки, и, сев, подставлял свою красную физиономию под лучи солнца. Одна рука его лежала на коленях, а другой он поглаживал то горячий бок лодки, то головы сновавших рядом детей. До сих пор моя голова хранит воспоминание о прикосновении его сухой твердой ладони.

Через полчаса, примерно, лицо его приобретало бордовый оттенок, он вставал, забирал табуретку и шел в дом. И Юля почти сразу же с треском захлопывала окно.

 

Много лет спустя я прилетел с семьей в город, где родился и вырос и где не был лет двадцать. Конечно, я решил показать жене и дочери Фубор,  которым раньше гордился. И что же? Выйдя из такси, мы вместо гордого, крепкого, хотя и немолодого двухэтажного строения увидели  девяностолетнего старика, угробленного порочной жизнью, находившегося в состоянии комы. Я показал угловое окно в первом этаже этого почти покойника, окно, в котором сидела когда-то тигровая кошка, террористка и сирота. Мы удивились, что в доме, опиравшемся с двух сторон на какие-то костыли и кое-где перехваченного поперек старинных бревен свежими досками, по-прежнему жили люди. Мы поразились тому, что лодка, под которой по преданиям портили девок, стояла посреди двора невредимая, неистребимая, хотя мне и почудилась седина на ее днище. Стояла колонка, как она стояла всегда. Исчезла песочница, что понятно: дети выросли, новых рожать здесь никто не собирался. Весь двор был аккуратно прикатан мелкой щебенкой. Двор был пуст.

Мы прошли вдоль сараев. Я комментировал: «Здесь раньше была беседка, по вечерам мужики играли в карты, в «шестьдесят шесть». И, заметьте, пьяных не брали в игру, и пить здесь никому не позволялось. Ну, конечно, речи лились смачные – игра шла азартная». И тут из крайнего сарая вышла немолодая женщина, я узнал ее сразу. «Юля! Здравствуй!» - воскликнул я. Женщина внимательно посмотрела и неуверенно произнесла: «Саша, что ли?»  Мы не обнялись, не поцеловались, но я был рад, что она меня узнала почти сразу через столько лет. И тут моя жена, желая, видимо, усугубить радость встречи, воскликнула: « Вы Юля?! Саша нам о вас много рассказывал!» Юля мгновенно напряглась – она понимала, что вряд ли я мог рассказать о ней что-либо респектабельное. Мне все-таки удалось ее успокоить и разговорить. Она нас пригласила в комнату и напоила  водой из эмалированного ведра, которое стояло на табуретке, накрытое полотенцем. Вода была из нашей дворовой колонки. Живая вода. И рассказала она нам, что умерли и Вася и Соня и вообще все, о ком бы я не спросил. Расстались почему-то без грусти.

………….