Семья.

Дядя Леша был огромным мужиком. И это в Сибири, где крупные люди не были редкостью и в те времена. Огромный, светловолосый, белотелый, он почему-то часто болел, а когда был здоров тяжко пил и пьяный был буен. Не однажды его жена, завидев в окне мужа, возвращающегося с работы до боли знакомой походкой, подхватывала первые попавшиеся под руку ценные на ее взгляд вещи – настольное зеркало, пару платьев, покрывало с кровати – и влетала к нам в комнату без стука.

Так и в этот раз. Мама все поняла мгновенно, распахнула шкаф для одежды, не по чину называемый шифоньером, поставила туда табуретку. Люда села на нее с размаху, стуча зубами, как испанка кастаньетами. Мама прикрыла ее платьями, своими и моей сестры, числом, как помнится, три штуки, захлопнула шкаф и продолжала чистку картофеля. Раздался стук в дверь.

-Войдите. – предложила мама.

-Где она? – спросил возникший на пороге дядя Леша равнодушным голосом и неожиданно для себя отломил дверную ручку, то есть выдернул ее с гвоздями. Это его огорчило, но не озадачило. Сообразив, что состояние его раскрыто, повторил вопрос более конкретно: - Где эта сука?

-Кто? – спросила мама с возмущенным недоумением, делая, однако, вид, что не замечает происшествия с ручкой и продолжая чистить картошку.

-Ну, у вас же она! – прохрипел дядя Леша, не зная, что делать с ручкой и боясь прикрыть дверь за крючок.

-Ты Люду, что ли? – наконец якобы догадалась мама. – Не знаю. Была дома. Заходила. Наверное, в магазин пошла…

-Людка, выходи! – не веря ни единому маминому слову, жалобно простонал дядя Леша и вдруг зарыдал, завыл в полный голос. Но никого не обманул – все мы знали, что по пьяни дядя Леша хитер, коварен и жесток.

-Ну, что ты, Алексей! – говорила терпеливо мама. – Как тебе не стыдно! Взрослый мужчина – плачешь, ругаешься!..

Плачущий недоуменно посмотрел на маму:

-Вы хоть радио включали сегодня?

-Нет. Да что там – одно и тоже. – Не поддавалась на его уловки мама.

-Вы!.. Вы!.. – захрипел пьяный, задыхаясь. Казалось, что он не произнесет больше ни  единого слова по меньшей мере в ближайшие полчаса. Однако справился с собой и четко произнес следующее:

-Сегодня умер наш дорогой  и любимый вождь товарищ Сталин! – и покосился на шифоньер.

Оттуда не последовало ни звука. Меня же, сидевшего на стуле, словно подбросило. Я в отличие от женщин поверил соседу, ибо накануне слышал бюллетень о состоянии здоровья Сталина.

-Алексей! – воскликнула мама. – Всему есть предел. А ну-ка дуй отсюда, не хватало еще, чтобы кто-то услышал. У меня сын школьник, ты думай головой-то, а не только водку ею пей. Уходи! Нет у нас твоей Людки!

-Радио включите.

Мама не двинулась с места. Радио включил я. Звучала траурная музыка. Помолчали. Я видел, как наливались новыми слезами уже было подсохшие глаза дяди Леши.

-Сынонька, иди погуляй, - обратилась ко мне мама. Я не шевельнулся, но она уже забыла про меня. – Что же ты, Алексей, плачешь? Может оно к лучшему. Может тебе радоваться надо. – и концом платка, повязанного на голове, стала вытирать покрасневшие глаза.

 Алексей прошел на середину комнаты и тяжко сел на табурет. Ручка от двери выпала у него из руки, я быстро подобрал ее.

-Потому и плачу, - сказал он, - долго он, сука усатая… - не договорил, посмотрел на меня , словно увидел впервые, что-то сотрясло его изнутри, и он начал краснеть, как краснеют рыжие и блондины – страшно и малиново.

-Боже мой, боже мой! – тихо причитала мама. – Что теперь будет? Может твои вернуться, они ж еще не старые, может живы…

-А твои не вернутся.

-Мои не вернутся. – подтвердила мама. – Моих Бог миловал. На фронте погибли. Царствие небесное… И  Сережины в тридцать восьмом сгинули…

Кончилась музыка и пошло правительственное сообщение, выслушанное нами, как говорится, с глубоким вниманием.

-Вот я и радуюсь, - зло заговорил дядя Леша, выключил радио и снова сел, - как услышал – бегом в бухгалтерию, взять аванс. Говорю мужикам: пошли помянем вождя и учителя. А сам плачу, они  даже смеяться начали, что я так переживаю…

Тут он впервые улыбнулся, и стало видно, что он пьян глубоко и безнадежно.

-Зачем ты пьешь, Алексей? Тебе же нельзя. Опять неделю болеть будешь…

-Меня главбух похвалил, - продолжал глядевший в окно дядя Леша, - зачем, мол, тебе аванс? А я ему, так и так, вождя, мол, помянуть по-русски, как положено, пока, дескать, митинг не объявили. Молодец, говорит, вот это по-нашему. И велел выдать всю зарплату. Ну, мы ее всю и пропили…

Тут в шифоньере что-то зашуршало, упало. Дверца шкафа распахнулась, и потрясенная бледная Люда вышла из него вон.

-Подлец! – не заговорила, заклекотала она, - Всю зарплату… Горло залил своим собутыльникам! – и, размахнувшись, ударила дядю Лешу по голове мягкими вещами, до этого прижимаемыми к сердцу.

Пьяный  продолжал смотреть в окно. Мама повисла на разгневанной женщине:

-Люда, Люда, не надо! Тут такое горе, радость такая! – она, видимо, не соображала, что говорит.

-Я знал, что ты тут. - Медленно проговорил мужчина. – И знал – скажу про деньги – сразу вылезешь. Была ты дурой, дурой умрешь!

-Скотина, скотина! – заладила Людка, теряя дыхание от злобы и отчаяния, и опять: -Скотина! – как заезженная пластинка.

-Пошли домой. – перебил он ее, - Я тебя не трону, не бойся.

Так и случилось. Он ее больше не бил и даже почти не матерился, зато, когда приходил пьяным, зачем-то голыми руками сгибал спинку кровати, отчего она вся кособочилась, и говорил жене: «Вот теперь спи». Сам ложился на пол и засыпал, не обращая внимания на крики, в которых выливала свою боль Людка. Наутро он не мог выправить кровать без помощи молотка или даже кувалды.

Я часто думал тогда: что держит этих людей друг возле друга? Детей у них не было. И родни их, сколько помню, не видел. Оба они воевали, и по этой причине, как мне объяснила мама, детей у них не могло быть. Помню, я порадовался, что у меня воевал только папа, а то бы и я не родился.